Опасность - Страница 48

— А любовь? — заинтересовался интеллигент. Даже оторвался от Черника и поглядел на меня.

— И любовь есть, — напомнил я. — Искренняя и пламенная. К деньгам. Во имя этой любви, между прочим, Киса Воробьянинов режет горло своему партнеру.

— Ужасно, — с отвращением протянул интеллигент. — Любовь к деньгам, я имею в виду. Мне кажется…

Продавец книг, злобно молчавший во время нашего умного разговора, не выдержал.

— Будете брать? — раздраженно обратился он к интеллигенту.

— Я бы взял, — ответил тот миролюбиво, кладя Черника обратно на место. — Ради спортивного интереса. Но вот, как назло, деньги меня не любят, и их вечно нет.

— Тогда не надо было лапать, — излил свою желчь продавец. — Суперобложки, между прочим, не железные. Один перелистает, другой. Глянь — а уже никакого товарного вида у книжки нет. Очень умные все пошли, бесплатную библиотеку здесь устроили…

Оскорбленный интеллигент пожал плечами:

— Если хотите, я могу заплатить за амортизацию. На это денег у меня, пожалуй, хватит…

— Да пошел ты, — посоветовал продавец интеллигенту. — Просто уйди отсюда, не отсвечивай. Всех клиентов мне распугаешь… Чем-то конкретным интересуетесь? — обратился этот тип уже ко мне, вообразив, будто я и есть клиент.

— Угу, — ответил я, провожая взглядом фигуру удаляющегося интеллигента с «дипломатом». — Ищу книгу «Записки старого чекиста». Автор — Филиков А. В. Есть у вас такая?

— Не завезли, — извиняющимся тоном сказал книгопродавец.

— Ладно, — пообещал я, — зайду в другой раз. А если вдруг завезут книгу Филикова, непременно отложите.

Заморочив таким образом голову продавцу, я отвалил от лотка и побрел по площади. Удалось потратить всего пять минут, осталось еще не меньше десяти. И притом я еще не был уверен, что для хозяйки горсправки (я представлял ее почему-то старушкой в платке) полчаса — это действительно тридцать минут, а не, допустим, сто. Возможно, на саратовском диалекте слово «полчаса» означает «после дождичка в четверг».

По правую руку от меня располагалась барахолка, вокруг которой, как и положено, толпился саратовский народ. Барахолка была довольно странной: там продавали носильные вещи на вес. Очевидно, поношенные джинсы и свитера разнообразных расцветок, коими торговали здесь довольно бойко, прибыли в город на Волге в виде бесплатной гуманитарной помощи, а хитроумные саратовские торговцы делали на этой помощи свой маленький бизнес. Особенно при этом не наглея, что определенно делало тутошним коммерсантам честь. В толпе страждущих я неожиданно заметил одного мотоциклиста, который рассматривал вещички, прямо не слезая со своего стального коня. Будь мотоцикл каким-нибудь новеньким «харлеем», парня выперли бы из пешей толпы в два счета, однако его железная лошадка была таким потрясающим хламом, что никто вокруг, вероятно, не воспринимал ее как транспортное средство. Парень был в умопомрачительной спецовке на бретельках, и было ему лет тридцать пять. Его обшарпанный мотоцикл выглядел раза в два старше хозяина. Видимо, это местный рокер, подумал я с уважением. Московские рокеры, которых я знал, были все как на подбор скучнейшими гражданами в турецких кожанах и разъезжали на новеньких мощных мотоциклах. Желание ездить на гибриде велосипеда и пылесоса не пришло бы ни в одну из их волосатых головок.

По левую руку от меня никто не торговал, зато там располагался потрясающий монумент, гораздо круче вокзального Феликса. Здешний Владимир Ильич так невероятно выворачивал кисть руки, указывая куда-то с пьедестала, что можно было подумать, будто ему где-то на дуэли повредили сухожилие и он теперь старается избавиться от боли. По-моему, Каплан стреляла не в это место… Я подошел поближе, поставил свой «дипломат» на асфальт и попытался повторить жест вождя. Вышло у меня это не слишком похоже, и рука немедленно заболела, словно каплановская пуля угодила не во Владимира Ильича, а в меня.

Мои репетиции не прошли незамеченными. От гранитного (или все-таки базальтового?) пьедестала отделился плюгавый гражданин, который до сей минуты вместе с еще двумя плюгавыми гражданами подпирал твердыню. Или нес возле нее почетный караул.

— Издеваешься над вождем? — подозрительно спросил он, подходя ко мне поближе. Помимо того, что блюститель вождя был низкоросл, он еще был подстрижен под горшок, и этот горшок кто-то накрепко вбил между двух плеч. Между подбородком и макушкой располагался длинный острый нос. В руках гражданин-от-пьедестала сжимал пук помятых газет.

— Я не издеваюсь, — дружелюбно ответил я. — Просто репетирую. Если мне удастся насобачиться так держать руку, то я смогу баллотироваться в Верховный Совет. И даже в президенты смогу, если захочу.

— А в лоб хочешь? — практично поинтересовался защитник вождя.

Я оценил его и мои габариты. Даже если он кликнет на подмогу остальных двух плюгавых, перевес будет на моей стороне. Тем более мой «дипломат» обладал железными уголками и драться им было одно удовольствие. Но драться мне не хотелось, да и не время.

— Не хочу, — ответил я.

— Значит, струсил… — сделал неверный вывод плюгавый. — Тогда купи у меня прессу. «Возрожденный коммунист», например. Хорошая газета, почитаешь, просветишься.

Я взял в руки дрянненький листок, немедленно испачкавший мне палец типографской краской.

— Газета-то старая, — отказался я вежливо, возвращая листок. — Я, знаете ли, привык читать только свежую прессу.

— А в лоб? — завел свою шарманку плюгавый. Мне это уже порядком надоело. Я примерился тюкнуть уголком моего тяжелого «дипломата» по коленной чашечке плюгавого, но того неожиданно спасли его соратники.